Кабан

В русском народе есть пословица: «на медведя идешь - соломки бери, на кабана идешь - гроб тащи»*. В других ме­стах она справедливее, чем у нас в Забайкалье. Здесь кабаны далеко не достигают тех громадных размеров, каковы они бы­вали в старину в России, Польше и других местах. Тут самые большие редко вытягивают более 15 и много 17 пудов, тогда как история охоты гласит, что в старину нередко убивали та­ких мастодонтов, которые весили до 30 и даже более пудов. Не­даром один поэт, говоря про старину, выразился так: Под тучным вепрем стол трешит...

И можно поверить, есть под кем и затрещать. В Забайкалье, в мире удалых зверопромышленников, вышеупомянутой посло­вицы почти не существует. Здесь ни один охотник не отка­жется скрасть в одиночку кабана на гладком увале и вы­стрелить по нем из немудрой кремневой винтовки - только бы удалось увидать. Но бывают и такие случаи, что некоторые охотники, завидя кабана издали, принимают его за медведя и потому оставляют без внимания или, еще хуже, убегают от него без оглядки.

Нет ни одного дикого зверя, который по наружному виду имел бы хотя малейшее сходство с кабаном, не говоря уже о внутреннем устройстве и складе костей. Точно так же мало и таких, которые бы походили на него по образу жизни, а тем более нраву. Во всем этом к нему ближе всех подходит обык­новенная дворовая свинья самой крупной породы, которой он был, по всему вероятию, родоначальником. Впрочем, здесь ка­баны несколько длиннее корпусом, породистее и несравненно больше крупных домашних свиней. Сравнивая кабанов с домаш­ними чушками, не нахожу нужным описывать их фигуру и говорить о внутреннем строении животных; всем известно, что свиньи имеют большой желудок и жвачку не отрыгают, как коровы, сохатые, козули и проч. Кабаны молочных зубов не имеют, они родятся со всеми зубами, которые не выпадают до смерти, а только растут и делаются крепче. Дикие свиньи хотя животные не хищные, но резко отличаются строением зубов от травоядных. В самом деле, отличия этого нельзя не заметить, стоит только взглянуть на кабана-самца, у которого четыре клы­ка, весьма похожие видом на собачьи, выходя из десен, заги­баются наружу и бывают длиною до 5 вершков; они пирамидаль­ной формы, с чрезвычайно острыми кромками и напоминают кривые сапожные шилья. Клыки эти белее слоновой кости и так велики, что выходят из-за губ животного, торчат наружу и страшат неприятеля. Обыкновенно верхние клыки меньше, чем нижние, которыми кабан-самец, защищая себя или нападая на врага, делает чудеса: он ими ломает, колет, порет и сечет с та­кою силою и ловкостью, что нет животного, которое бы устоя­ло или осталось невредимым, если попадает под страшный удар кабаньих клыков. Недаром самцы называются здесь секачами. Молодые секачи, у которых зубы еще не притупились, секут с такою силою и ловкостию, что собак и людей кроят надвое, а попав на охотничьих лошадей, но промахнувшись, подсекают им хвосты так ловко, что скорее можно подумать, что хвост обсечен топором или ножом, чем отнести к действию кабаньего клыка. Кабан сечет только нижними клыками, верхние же служат к отточке нижних, плотно прикасаясь между собою. Название се­кач - чрезвычайно метко и характеристично. Дикая свинья (мат­ка) хотя и имеет клыки, но они у нее не велики, наружу не выхо­дят, так что их не видно. Она не сечет, как самец, и потому не так опасна. Одолев врага, матка поступает, как дворовая чушка, то есть наступает на жертву передней ногой и рвет зуба­ми на куски.

Кабаны имеют толстую, крепкую голову, длинное и вздер­нутое рыло, а щетину толще и пушистее, чем дворовые свиньи. Цвет шерсти повсюду темно-бурый, только под горлом, брюхом и длинная шерсть на щеках и над клыками темно-серая и желтоватая. Князьки белого цвета или пестрые бывают чрез­вычайною редкостью. Молодые кабаны до году здесь называ­ются просто поросятами, двухгодовые - лонскими поросятами, трех лет - третьяками, четырех - малыми секачами, а 5, 6 и далее - матерыми секачами. Самцы 6 и 7 лет считаются са­мыми сильными, бойкими и опасными. В это время они в са­мом прыску, но моложе - еще слабы, и клыки их не так вели­ки, а старшие имеют клыки хотя и больше, но не такие острые, и вообще самые животные не так крепки, как 6 и 7 лет. У ста­рых самцов клыки желтеют, бывают тупы и далеко не произ­водят того действия, как у кабанов средней возмужалости. Двух- и трехлетние поросята в состоянии уже совокупляться с самками, более старыми или того же возраста.

Течка кабанов бывает в конце ноября или начале декаб­ря. Секач совокупляется со многими самками, как изюбр, и беда, если в его гарем явится другой самец. Горе слабейшему! Дикий и страшный бой завязывается между самцами и чаще, чем у других зверей, кончается смертию того или другого сам­ца. Бывают случаи, что и слабейший одерживает победу над сильным секачом, если только при первом ловком наскоке как-нибудь воспользуется оплошностью своего страшного со­перника и одним ударом клыка выпустит ему кишки. Но ста­рые секачи никогда не побивают 6- и 7-летних. Это настоящие бойцы, которые справедливо надеются на свою силу и лов­кость и заставляют бежать всех своих соперников. Ужасен бой равносильных и одинакового возраста самцов; он всегда кон­чается смертию того или другого и очень редко страшными ра­нами. Мне не случалось видеть такой драки, но, по рассказам очевидцев, она действительно должна представлять ужасную картину, когда самцы с пеною у рта, с разинутой пастью и ого­ленными огромными белыми клыками, с свирепыми глазами, мечущими страшные искры, с поднятой на спине щетиной бро­саются со злобой друг на друга, сшибают один другого с ног и страшными клыками разваливают, как ножами, бока или вы­пускают окровавленные внутренности, обвитые изорванными кишками. Бой этот так жесток, что один известный мне зве­ровщик, который убивал в одиночку двух или трех медведей, однажды нечаянно наткнувшись на кабанью драку позднею осенью, сначала оробел до того, что, находясь от ссорящихся кабанов не далее как в 20 саженях, не осмелился выстрелить, а потихоньку удалился и спрятался за толстое дерево; он убил одного секача только тогда, когда уже другой валялся на сне­гу с распоротым брюхом и обвивал своими кишками близ стоя­щие кусты. Зато ссора секачей кончается и гораздо скорее, чем у других зверей. По окончании течки большие секачи обык­новенно покидают самок, удаляются от них в крепкие места на отдых и живут в одиночку. Но на место их являются к сам­кам молодые любовники, которые до этого только следили за матками и издали внаглядку наслаждались супружескою жизнию, боясь приблизиться к самкам, видя страшных сопер­ников - больших секачей. Молодые самцы большею частию остаются с оплодотворенными самками и живут с ними вместе до начала весны, т. е. до тех пор, когда матки, почувствовав срок своей беременности, сами удалятся из общего стада пооди­ночке, для того чтобы опороситься в уединении и сберечь своих детей от какой-либо опасности, угрожающей в первый период их молодости.

Оплодотворенные самки ходят супоросы с небольшим 16 не­дель и приносят обыкновенно от 4 до 6 поросят. Здесь в конце мар­та и начале апреля, как говорят, по пластам, т. е. когда снег начнет таять и образуются проталины, или плешины, бывают уже моло­дые поросята, которые нередко гибнут целыми выводками во вре­мя сильных весенних метелей, особенно захваченные врасплох в отдалении от теплого гнезда. Медведи, волки, лисицы, рыси лю­бят полакомиться молодыми поросятами и нередко ловят их из-под самого рыла матери.

Новорожденные поросята очень красивы, живы и игривы, но удивительно пугливы; малейший шум или треск заставляет их без оглядки бежать под защиту матери или попрятать­ся в кусты, траву и под листья. Прячась под защиту матери, поросята обыкновенно становятся ей под брюхо, задками вме­сте, а рыльцами врозь и хрюкают, как домашние. Молодые бы­вают светло-коричневого цвета, с темными полосками по бокам, которые с их возрастом мало-помалу исчезают и наконец че­рез несколько месяцев, когда уже поросята порядочно под­растут, совсем уничтожаются, а цвет всей шерсти делается темнее и темнее.

Вот что слышал я от одного достоверного охотника: «Однаж­ды в мае месяце мне случилось нечаянно встретиться с маткой, у которой было 5 поросят. Мать сначала бросилась на меня, так что я, застигнутый врасплох, невольно и машиналь­но спрятался за дерево, но когда она пробежала мимо, я про­ворно выстрелил по ней вдогонку из винтовки и переломил спи­ну. Она упала, поросята бросились врассыпную и попрятались в траве и под кустами так скоро и с такой ловкостью, что я не успел заметить ни одного. Собаки со мной не было. Я спрятал­ся снова за дерево и притих; просидев, не шевелясь, около полу­часа, я начал тихонько похрюкивать по-свинячьи ртом, тогда вдруг в разных местах зашевелились поросята и стали подавать голос. Один из них лежал под листом папоротника не далее как в 5 или 6 саженях от меня, а я не мог его заметить. Он, заслыша голос своих осиротевших товарищей, сначала тихонько выставил свое рыльце, осторожно осмотрелся вокруг, прислушался, понюхал и раза два или три хрюкнул, но тихо, так что я едва слы­шал. Притаившись, с трудом переводя дыхание, хотел я восполь­зоваться этим случаем и вздумал тихо подкрасться к нему, что­бы поймать живого, но лишь только встал и начал подходить, он тотчас снова спрятал свою голову под лист (хотя и виден был весь сам), а когда я упал на него, чтобы схватить, он с визгом выскочил у меня из рук и, как стрела, бросился в чащу, а за ним убежали и все остальные».

Кабаны из всех зверей, водящихся в Забайкалье, самые пугли­вые и боящиеся человека, но при защите себя самые отважные и свирепые; в самом деле, здесь нет ни одного даже хищного зверя, который мог бы сравниться с кабаном при оборо­не в храбрости и злобе. Действительно, пугливость или, лучше сказать, осторожность кабанов так очевидна, что едва только зве­ри эти заметят присутствие человека около того места, где они поселились, как тотчас удаляются и переселяются в другое. Если же кабанов пугнут собаки или охотники, то они стремглав бро­саются спасаться в самые крепкие, отбойные места тайги, идут иногда суток двое и трое без отдыха, как здесь говорят, напроход, по слепым непроходимым чащам, по самым высоким гривам (хребтам), пробираясь по каменистым россыпям, около скал и утесов, чтобы преследование сделать невозможным и скрыть свой след. Вот почему охотиться на них здесь очень трудно и неудобно.

Кабан иногда бежит таким местом, что только пешком, и то с боль­шим трудом, можно пробраться, а верхом нечего и думать. «Что ни пень, что ни колода, там ему и свобода», - говорят зверов­щики. И в самом деле, нельзя не удивляться его способности про­лезать скоро и невредимо такие места, что не видавши, трудно и поверить. Что ни колодник, что ни валежник, что ни коряжник - туда кабан и бежит. Он пролезает в небольшие щели, раз­двигая собой огромные валежины, он, как мышь, - где прошла его страшная голова, там протискается и сам. Вот почему у каба­нов в шее и плечах частенько охотники находят огромные занозы, которые сидят в них иногда так крепко, что их с трудом вытаски­вают клещами. Зато посмотрите на большого секача, когда его догонят собаки, остановят, подлетят охотники и окружат со всех сторон, а он, видя беду, начнет защищаться. Вся шерсть подни­мается на нем дыбом, глаза горят отвагой и мечут страшные искры, изо рта клубами валит белая пена, и секач то стоит неподвижно, ждет нападения, пыхтит и с яростию точит свои огромные белые клыки, то стрелою бросается на врагов и смелым, стремительным, упругим наскоком сшибает отважных бойцов, пересекает надвое, как рукавицу, подбрасывает рылом, порет клыками, как ножом, делает страшные, смертельные раны, выпускает кишки... Горе несчастным, кто попадет под его клыки. Один поворот его рыла достаточен, чтобы умертвить неосторожного охотника, который, в свою очередь, кипя отвагой, вздумает подойти к нему слишком близко и как-нибудь оплошает. Вся выгода охотников при этом бое состоит в оружии, в сметливости и бойкости; стоит только быстро увернуться в сторону от прямого, как стрела, наскока кабана, как он пробежит мимо, или стоит только заскочить на полуторааршинный пень, камень, коряжину, или прискочить и схватиться за сук или ветку дерева, как кабан достать вас уже не в состоянии - и вы спасены. Только меткая пуля или сильный, смертельный удар рогатины заставит косматого бойца оставить неравный бой и повергнет животное на землю без малейшего визга, без стона, без всякого изъявления боли. Злоба и мщение подавляют у этого благородного бойца все остальные чувствова­ния; обиссиленный, изможденный, облитый кровью, с кучею на себе окровавленных собак, которые, освирепев, еще рвут не­счастного, он только бросает презрительный взор на окружающих врагов своих - и этот взор бывает последним в его жизни.

Прежде в Забайкалье кабанов было множество, но нынче очень мало. Разве теперь они разведутся, потому что охот­ников с появления забайкальского казачества и открытия Амура стало несравненно меньше... Здесь кабаны живут в са­мых глухих частях тайги, но в таких местах, где есть солнопе­ки, увалы, луга, а еще лучше, где растут кедровые орехи. За р. Аргунью на китайской границе (тайга которой известна на­шим промышленникам лучше, чем своя) кабанов держится множество, потому что там растет много дубу и, следователь­но, есть желуди, которые так любят кабаны.

Смотря по местности и близости селений, кабаны делают свое гнездо, как здесь называют - гайно, в сиверах или солнопечных дворцах. Гайно состоит из груды натасканной ветоши, мху и молодых веточек, в него-то кабаны зарываются зимою в большие холода и спят. Летнее же гайно делается иногда прямо на мху, в траве, под кустом - без постилки. Зимнее гайно приметно издали по своей громадности. В нем иногда скрывается все стадо кабанов, штук в 10, 15 и более, и их не­заметно, особенно в сильные морозы, по утрам. Иногда охотни­ки подъезжают к такому гнезду (гайну) вплоть, тогда толь­ко его обитатели, заслыша врагов, вдруг все быстро выскаки­вают из огромного вороха постилки и, не успея отряхнуться от трухи и пыли, вдруг все бросаются спасаться бегством, так что, попав на такое жилище и спугнув его обитателей, неволь­но оробеешь, особенно если в стаде находится огромный се­кач, который иногда тут же нападает на нарушителей спо­койствия.

Кабаны стадами живут только зимою, летом же, начиная с ранней весны и до осени, они расходятся порознь и живут отдельно, каждый сам по себе. Только лонские поросята, яло­вые самки и небольшие секачи держатся в это время вместе. Кабаны питаются преимущественно растительностию. Лучшая их пища - это коренья папоротника и дикого хрена, орехи и желуди. Носы кабанов так крепки, что они вырывают ими из мерзлой почвы, несмотря на лютые морозы, разные коренья и отворачивают огромные глыбы земли. Едят также молодые побеги мелкой лесной поросли и пожирают даже трупы най­денных ими животных. Летом они находят молодых козлят и тоже поедают, а главное, любят белых земляных червей и прочих тварей, живущих под камнями, плитами и под дерном.

Кабан не имеет определенного времени для жировки, он кор­мится, когда ему вздумается, но большею частию по утрам и вечерам. Летом, в жаркие дни, кабаны ходят в болота, озе­ра и речки и лежат на боку в воде по самые уши, а если таких мест поблизости нет, то отыскивают ключи, родники, поточины, раз­рывают носом в них землю и ложатся точно таким же образом в грязь и шмару. Они любят тереться об деревья, вот почему осенью шерсть на них так собьется и облепится смолистыми веществами, что иногда и пули не прошибают такого панциря.

Кроме того, дикие свиньи любят посещать хлебные засевы, особенно осенью, когда хлеб сожнут и поставят в суслоны. Бе­да хозяину, если он не заметит посещения гостей и кабаны долго приходят на его пашни, - остатков будет мало, зато тру­хи наберется достаточно. Беда и гостям, если сметливый хозяин с первого раза заметит их визит и тотчас поставит ловушку на их голову около хлебных кладей или суслонов. В этом случае чаще всего прибегают к лукам, которые настораживают кругом хлеба и на дороге, откуда жалуют незваные гости. Кабаны в особенности любят полакомиться гречихой, овсом и пшеницей, впрочем, и дру­гими сортами хлеба они не брезгуют. Сарана и дикий лук состав­ляют для них лакомство.

Кабаны одарены превосходным зрением, слухом и обонянием. Охотника слышат они чрезвычайно далеко, и по ветру подходить к ним никогда не следует. Скорость их бега не велика, так что собаки легко догоняют. След кабанов чрезвычайно сходен со сле­дом домашних свиней, только относительно больше. Самец шагает шире самки. Для распознания следов двух и трех лет поросят от следа самок и проч. нужно много опытности и навыка в этом деле. Старые секачи имеют круглые копыта, оттого след их на твер­дой земле очень сходен с изюбриным (самца). В конце зимы, когда образуется крепкий наст, кабаны держатся большею частию в солнопеках, во дворцах, где снегу не бывает, в сиверах же они им обрезают себе ноги и носы до крови. Кал кабаний очень схо­ден со свинячьим и потому резко отличается от испражнений дру­гих диких животных. Все это нужно знать охотнику, чтобы сразу узнать место, где живут кабаны. Самый лучший признак в этом отношении свежие кабаньие рытвины, то есть места, где они носом взрывали землю и добывали себе пищу.

Кабаны чрезвычайно крепки к ружью, и потому стрелять их нужно в самые убойные места, под лопатку, под ухо, но отнюдь не по брюшине. Прочие раны, особенно осенью, когда кабаны бывают слишком жирны и имеют под кожей более чем на ладонь сала, мало действительны и только раздражают зверя. Секача, кроме указанных мест, не имея при себе собак, стрелять положительно не следует, потому что он, будучи легко ранен, быстро бросается на охотника; в таком случае одно спасение: если не успеешь заскочить на дерево, на пень или что-нибудь другое, то стой и дожидай его стремительного наскока, и когда зверь ста­нет подбегать близко, вдруг надо броситься в сторону, тогда он пробежит мимо, и бывает, что назад уже не воротится.

Большие секачи не боятся никаких зверей, даже медведей; для них опаснее большая сильная рысь, которая подкарауливает их на деревах и бросается им на спину и грызет затылок. Кабан шеи поворотить не может, следовательно, ему рыси не достать клы­ком: одно спасение - бежать скорее в чащу, в колодник и ими сдернуть с себя крепко впившуюся рысь, что и удается. На чистом же месте можно наверное сказать, что рысь, оседлавшая кабана, непременно его задавит.

В Забайкалье кабанов добывают ружьем, ямами, пастями и лу­ками. О ружейной охоте мы поговорим после, а теперь скажем о том, как их промышляют ловушками. Ям и пастей для кабанов нарочно не делают, они случайно попадают в ямы и пасти козьи или зверовые (изюбриные и сохатые ямы). Луки же ставятся часто собственно на кабанов около их троп и вообще там, где они больше ходят. Само собою разумеется, что на кабанов ставятся луки самые крепкие и бойкие. Как приготовляют луки и как их ставят, читателю уже известно из статьи «Волк».

Что касается до ружейной охоты на кабанов, то она чрезвычай­но разнообразна. Бьют их из винтовок при случайной встрече, бьют и нарочно, отправляясь за ними и, нередко, в одиночку. Эта последняя охота бывает больше на увалах и вообще там, где жи­вотные часто кормятся. Понятно, что она производится посредст­вом подкарауливания или скрадывания зверей. Но этого мало; под­караулить зверя на тех местах, куда он приходит есть, не хитро, стоит только знать время его посещения и путь, по которому он ходит, но подкрасться к кабану так, чтобы он не слыхал охотни­ка, - дело другое, это потруднее: тут надо знать характер зверя, его манеры, надо знать особые приемы, употребляемые здешними промышленниками, основанные на многочисленных опытах, при­меняясь к быту зверя. Вот об этом-то мы и поговорим. На совер­шенно чистом месте кабана скрасть чрезвычайно трудно, даже невозможно; он не козуля, он тотчас узнает охотника при первом брошенном им на него взгляде, но этого мало - даже опасно, по­тому что кабан легко может броситься на человека, а ему нель­зя будет спастись на чистом луговом месте от его страшных клы­ков. Подходить к нему надо всегда по такому месту, где есть на­дежда в случае беды от него спрятаться. Конечно, подходить надо против ветра, а главное, наблюдать за движениями животного. Если кабан ест и вертит хвостом, иди смело; если же перестал есть и не машет хвостом, значит, он прислушивается, тогда стой и не шевелись, даже не моргни. Если же он и не ест, да вертит хвостом - тоже слушает, тоже надо быть статуей и не шевелиться: малейшее движение кабан тотчас заметит и убежит или же бро­сится на охотника. Когда же он станет опять шевелить хвостом, снова можно подходить, но после выстрела тотчас убегать с того места и прятаться, потому что раненый кабан, как и медведь, ино­гда тотчас же бросается на дым и ловит неосторожного стрелка.

Матку с поросятами скрасть гораздо легче: бегающие и хрюкаю­щие около нее поросята мешают ей слушать и заглушают легкий шорох от поступи подкрадывающегося охотника.

Но самая обыкновенная здесь охота на кабанов и наибо­лее употребительная - это охота с собаками. Кабаньи собаки здесь дорого ценятся между промышленниками, и они имеют свои особые достоинства. Многие и зверовые собаки страшно боятся кабанов. Завести хороших собак трудно, еще труднее угадать ранее, что щенок будет хорош за кабанами, но многие промышленники как-то выбирают и редко ошибаются. Надо, что­бы собаки, загнав зверя, хватали его за уши, ляжки, бока и проч.; те же, которые ловят прямо за нос, хороши для по­росят, но негодны для секачей, потому что секач из таких со­бак как раз сделает по две из каждой. Вот почему охотники, съезжая по следу кабанов, прежде всего стараются узнать, есть или нет в стаде секач. Если есть, они никогда не пустят тех собак, которые хватают за нос, и наоборот.

Самая охота состоит в том, что промышленники, выследив кабанов зимою и узнав, что они уже близко, тотчас спускают собак, которые и гонят зверей с лаем, но добравшись до них, хватают за что попало и тем останавливают. Промышленники, заслыша знакомый лай собак, опрометью бросаются на него верхом или пешком (редко) и помогают одолеть страшных бой­цов винтовками, рогатинами, топорами, а чаще простыми охот­ничьими ножами. Поросят обыкновенно легко давят собаки без помощи охотников, особенно те, которые ловят их за носы, или, как здесь выражаются, имают за чушку. В самом деле, они живо свертывают им еще хрящеватые носы на сторону, и бедные жи­вотные, вертясь во все стороны, падают на землю, стоит только доколоть их ножом. С маткою возни больше, она не так скоро под­дается собакам и всегда требует помощи охотников, которые тот­час достреливают ее из винтовок, или же кто из зверовщиков по­ловчее и посмелее проворно подбегает сзади, садится верхом на зверя и прикалывает под лопатку ножом. Конечно, эта штука делается только тогда, когда собаки крепко держат зверя и не дают ему хода. Некоторые смельчаки делают этот маневр и с сека­чами!.. Стрелять кабанов в то время, когда их облепят собаки, до­вольно трудно и опасно - можно как раз убить собаку, а пожа­луй, и двух. Чушек (маток) прикалывают многие и винтовочны­ми сошками, но в бою с секачами этого не бывает, там совсем дру­гое дело, тут и собаки летят, как перестриженные рукавицы. В секача лучше всего стрелять, и стрелять как можно вернее. Все это легко пишется в кабинете, да не легко делается в лесу. Иног­да охотники дня по три и по четыре ездят за кабанами и не мо­гут не только добыть себе на завтрак, но даже и догнать их; иногда же догонят и скоро, но попадут на бойкого секача, пере­кроят всех собак и тогда поневоле воротятся домой измучен­ные на присталях (изнуренных, обессилевших лошадях), с пус­тыми руками, не сделав ни одного выстрела. Но бывают счастли­вые случаи, что промышленники не ездят и трех часов, как пере­режут все стадо и не ранят ни одной собаки... Тогда они по обык­новению тотчас разводят огонь, свежуют дичину, наедаются до последней возможности жирной кабанины, досыта кормят со­бак и с радостными лицами, веселыми шумными разговорами, обовьюченные свежиной, тихо и гордо возвращаются домой, а приехав, не один раз рассказывают товарищам, не бывшим на промысле, про удачную охоту, про собак, лошадей, винтовки, про свое молодечество и удаль какого-либо товарища... Словом, рассказам нет конца, да и долго пробуется жирная кабанина, уже запиваемая или аракой, или настоящей отечественной!..

По-моему, кабанье мясо, особенно когда оно жирнее обык­новенного, например осенью, вкуснее свинины, потому что к из­вестному вкусу свинины у ней прибавляется еще особенно при­ятный вкус дичины. Здесь кабанье мясо продают от 1¹/₂ до 3 и даже более руб. сер. пуд. Зверовщики предпочитают его всяко­му Другому мясу, и на белковье, когда они ходят промышлять по нескольку месяцев сряду, осенью, едят преимущественно каба­нину; она здорова, вкусна, питательна и особенно полезна в тай­ге, на морозе. Недаром промышленники говорят, что «кабанина нашему брату шибко дородна - с нее не околеешь» (не прозяб­нешь).

Я знал одного промышленника, пограничного казака, Лукияна Мусорина, страстного охотника, который однажды позд­нею осенью выстрелил из винтовки по громадному секачу, но попал худо и только его легко ранил. Кабан тотчас бросился на него, но Мусорин успел вскочить на свою лошадь и пустился наутек - кабан за ним. Бегство и преследование продолжалось несколько верст. Мусорин не мог убежать от кабана, а раненый зверь не мог догнать его. Наконец конь под седоком стал утом­ляться; охотник видит, что дело может кончиться очень плохо; он быстро остановил коня, проворно соскочил с него и еще провор­нее взобрался на небольшую березку. Конь убежал домой один, а кабан, увидев своего врага на дереве, но не имея возможности сдернуть его на землю, лег под тем самым деревом и только яростными глазами посылал месть и проклятие несчастному охотнику. Мусорин смекнул, что дело плохо, дело дрянь - ка­бан не отходит, видимо, дожидает его, а дострелить зверя ему нечем и спуститься на землю невозможно, значит, явно идти на верную смерть; сидеть же на дереве и дожидаться смерти кабана тоже невозможно - холодно. Он начал кричать, перекричал голос, охрип, не знал, что делать, к чему прибегнуть... На его счастье, ускакавший конь попал на других промышленников того же селения, которые белковали; те узнали коня, поймали его, догадались и, пустившись следить бежавшую лошадь, скоро добрались до несчастного Мусорина. Кабан, увидя подкрепле­ние, бросился было и на этих охотников, но меткая пуля скоро охладила его горячее сердце, и он упал мертвым. Мусорина сня­ли с дерева - он отделался довольно дешево: отморозил два пальца на руках и один на ноге, продрог и чувствовал озноб, но скорая верховая езда до дому вылечила последнюю болезнь, и он выздоровел. Не пошли судьба этих охотников, Мусорин наверное бы замерз на дереве, потому что дело подходило к морозной ночи.

В 1856 г. в ноябре месяце в окрестностях Бальджиканского пограничного караула мне довелось быть на козьей облаве. Нас было только четверо. Двое садились, а двое гнали коз. Вот мне и досталось сидеть на карауле, уже после нескольких неудачных загонов, около большой россыпи, под утесом. День был мороз­ный и ветреный. Долго сидел я в засаде, продрог и потому хотел выпить рюмку водки, которая у меня была в кармане, в маленькой бутылочке. Только достал я заветную склянку, откупорил и хотел потянуть через горлышко, зная, что «душа меру знает», как го­ворят истые любители водки, как вдруг в сиверу что-то сильно стало трещать, потом послышалось: бут, бут, бут... т. е. топот по мерзлой земле, как бы от бегущих козуль. Не сделав и глотка вод­ки, я бросил склянку, схватил винтовку и увидал несущихся ко мне кабанов; признаться, я сначала немного струсил, потому что видел этих зверей первый раз в жизни, растерялся и не знал, что делать. У меня мелькнула мысль спрятаться в россыпи, что я и исполнил, нимало не медля, юркнув за большую плиту. Кабаны бежали прямо на россыпь и были уже близко. В это время по­слышались голоса погонщиков. Я оробел еще больше и машиналь­но крикнул на приближающихся животных, которым оставалось добежать до меня не более 25 сажен. Кабаны остановились. Впе­реди был огромнейший секач, за ним матка, а за ней пять лонских поросят. Я не знал, что делать: стрелять или нет? И если стрелять, то кого?.. Сердце мое толкало, в голову стучала кровь... Прошло несколько секунд, секач грозно смотрел на ту плиту, за которой я поместился, потому что из-за нее вылетел мой крик. Что было делать? Я привстал, быстро прицелился в матку и выстрелил. Все кабаны бросились наутек, я заскочил на плиту, и они пронеслись мимо меня не далее как в десяти саженях. Тут я успел разглядеть, что у матки из-под лопатки каплет кровь... Скоро приехали мои товарищи, я рассказал им свою охоту и свой страх; они посмея­лись, и мы все вместе отправились следить раненую самку. Со­бак с нами не было. Матка не пробежала и пятидесяти сажен, упала и уснула. Остальных кабанов мы догнать не могли. На пер­вый раз довольно и этого. Разбив добычу на четыре равные части, мы разложили огонь, вытащили из сум походные котелки, нава­рили порядочное количество жирной кабанины и, признаюсь, преплотно поужинали. Маленький пузырек водки помог и без то­го хорошему аппетиту. «Ай да барин, ну, брат, молодец! - гово­рили промышленники, уписывая за обе щеки. - Все бы тебе ка­банов стрелять, да почаще, но только секачей не трусить. Чего его бояться? Зверь так зверь и есть, человеку все хитрости даны на то, чтобы его бить. Торнул бы его хорошенько, так небось не досуг бы было глаза-то пучить, слетел бы с голком».