Дмитрий Дурасов

Ружьё Лебеды

Вообще надобно сказать, что старинные охотничьи   ружья били кучнее, крепче и дальше нынешних ружей...    С.Т. Аксаков Записки ружейного охотника

 

Письмо

Уважаемый Дмитрий! Письмо Ваше получил. Желаю здоровья, здоровья и только крепкого здоровья, а остальное все само приложится. Да, ружья у меня есть. Вкратце о них сообщаю следующее:

1-е. Шомпольное двуствольное, пистонное ружье старинного мастера Антонина Винцентуса Лебеды в Праге. Ружье в ружейном ящике, к нему имеются все принадлежности. Стволы букетного Дамаска патинированны на коричневый цвет.

2-е. Шомпольное одноствольное ружье знаменитого мастера итальянского Лазаро Лазарино из семьи знаменитых оружейников Каминаццо. На шейке ружейной ложи - монограмма 1857 года, дворянская корона и буквы "КМГ". Ложа темного итальянского ореха с изумительной резьбой и лесной сценкой - "Благородный олень стоит во травах и цветах". Ружья знаменитых мастеров имеют немногие. Строго определенной цены на старинные ружья нет. Все зависит от случайных обстоятельств, знания своего дела и благородства человека. Я в прошлом паровозный машинист. Участвовал в Великой Отечественной войне, был ранен. С того времени я инвалид, дальше своего приусадебного участка ходить не могу. Извините за небрежно изложенное письмо. Болезнь терзает меня и путает мысли.

Жду Вашего приезда. С охотничьим приветом - Максим Максимович ".

Приезд

В городок я приехал вечером. Улица оказалась на са­мой далекой окраине. Я нашел домик Максима Макси­мовича и постучался. Ставни были плотно закрыты, свет нигде не горел, дом казался пустым и заброшен­ным. Минут через десять за забором кто-то заворочался, и меня спросили:

- Кого нужно?

- Максим Максимовича! Это Дмитрий из Москвы прие хал! Он должен знать! - радостно закричал я.

Дверца приоткрылась, я увидел закутанную в платок фигуру в шинели.

-  Проходите...

Я быстро юркнул за ворота и спросил:

-  Максим Максимыч дома? Он не спит еще? Простите, что так поздно побеспокоил...

Странная фигура ничего не ответила. Мы молча вошли в холодные сени с тускло светившей лампочкой, коры­тами, разнообразно висевшими на стенах, лавкой, на которой стояло ведро с плавающим резным ковшиком. Фигура согнулась в три погибели и исчезла за ситцевы­ми занавесками. Оглянувшись, я шагнул следом. Маленькая светелка была жарко натоплена. У стены виднелась узкая железная кровать, на ней лежал, укрыв­шись знакомой шинелью, худой и бритоголовый старик. Больше в комнате никого и ничего не было.

-  Вы, товарищ, раздевайтесь, - сказал старик. - Вон там, за занавеской, вешалка.

Я снял куртку и опустился на некрашеную табуретку у кровати.

В гостях

Мы пристально посмотрели друг на друга... Старик, глядя на меня, очевидно, соображал, тот ли я, за кого себя выдаю? И точно ли мне можно верить?

-  Не думал, не гадал, что вы, товарищ, так скоро, так внезапно приедете... - сказал наконец Максим Макси мович.

- Мне многие старые охотники пишут и интересуются моими ружьями, но никто еще сюда не приезжал, вот вы какой ловкий...

"Неужели он тут совсем один?" - неожиданно подумалось мне.

- Разве вы один живете?

- Есть еще сестра Ольга Максимовна! - коротко ответил Максим Максимович.

- Она у меня больная и всего боится. Вот и вас испугалась, говорит: "Он нас не зарежет ночью из-за твоих ружей-то?" - Максим Максимыч вопросительно глянул на меня.

Я обернулся и успел заметить мелькнувшую за шторкой голову старухи, смотревшую с детским испугом. Мне поскорее захотелось кончить дело и уехать.

-  Так ведь за ружьями моими приехали? - спросил вдруг Максим Максимыч.

- А я замечательно бьющее ружье мастера Антонина Винцентуса Лебеды в Праге не продам! Умру вот скоро, так вам сестра продаст, а я, пока жив и существую, не отдам! Не отдам! - заволновался Максим Максимыч и, тяжело дыша, сел на кровать.

Больная коленка была замотана теплым шарфом, старик кряхтя поднялся и ушел за занавеску. Он долго звенел ключами, отмыкая кладовку, что-то ворчал, передвигая рухлядь, сестра ему помогала. Наконец Максим Максимович вышел с ящиками. С нетерпением я бросился навстречу и раскрыл ящики. В ящиках лежали, мягко утопая в тисненом зеленом бархате, два изумительных старинных ружья. В отдельных углублениях льдисто отсвечивали шомпола из черного полированного дерева, резные пороховницы, коробочки для пистонов из полупрозрачного рога...

- Какие раньше случались охоты! - воскликнул Максим Максимович.

- Много мы натешились забавой благородною с милой моей лебедушкой...

Я невольно оглянулся - старик прижал к груди и ласкал ружье Лебеды. Я тщательно осматривал другое. Очень легкое, прикладистое, с изящной ложей, словно светящегося изнутри итальянского ореха, покрытого тем особым, старинного секретного рецепта лаком, который не сходит и не стирается столетиями, длинным граненым стволом, чеканным, обронной работы, курком, змейкой закрученной охраной на спусковом крючке, загадочной полустертой надписью мастера - ружье прильнуло к моим ладоням и, казалось, отогревалось и оживало от дол­гого сна в ящике.

Я осторожно положил ружье на место. Старик неохотно передал мне "Лебеду".

С двумя массивными, дивного букетного Дамаска стволами, темно-вишневой ореховой ложей, с большими, причудливо изогнутыми курками, черного дерева шомполом и резной спусковой скобой - ружье было необыкновенно красиво. Спокойное достоинство, скрытая сила, гордое сознание собственной значимости были девизом этого замечательного оружия. Я близко поднес его к лицу и с наслаждением осмотрел каждый милли­метр поверхности.

 

На ружье было множество мельчайших трещинок, отметинок, едва заметных глазу ложбинок, металл потемнел от времени, узоры кое-где забились пороховым нагаром и остатками ружейного масла. Можно было представить, сколько утренних и вечерних зорь встретил с ним Максим Максимыч на вальдшнепиной тяге, сколько было пройдено лесными буреломами и в поле засне­женном первой порошей, по топким болотам, среди зарослей тростника и бесконечных камышовых стен... Старик сделал знак посмотреть под кровать, там стоял окованный белым железом сундук. Вытащив его на середку комнаты, я открыл заскрипевшую крышку и увидел, что сундук туго набит различными мешочками и коробочками. Под внимательным взглядом Максима Максимовича я стал осторожно развязывать мешочки, раскрывать коробочки.

 

Чего только не было в сундуке! Мельчайший, жемчужный, еще царской выделки дымный порох, позеленевшие пистоны, дробь и картечь всех номеров и самого высшего сорта, войлочные пыжи, прокладки, кожаные пороховницы и роговые дробовницы, ошейники для со­бак, поводки наборные, плетеные арапники! Два тяжелых мечевидных клинка для медвежьей охоты мастера Егора Самсонова в Туле, медный рог-валторна, стальные английские пулелейки и костяные манки для птиц, позолоченная рюмка-посошок и толстого стекла штоф с надписью: "Здорово, братцы-стаканчики! Каково поживали?" - и ответом: "Пей, дружище, пей! Увидишь чертей!" Великолепный, желтой тончайшей кожи ягдташ, расшитый разного цвета ремешками и шнурками, лежал на самом дне, рядом пропитанные жиром кожаные болотные сапоги "заколенники", меховые варежки, башлык из верблюжей шерсти и...

-  Спать пора, - вздохнул Максим Максимыч и моргнул. Глаза у него совсем слипались.

Я схватился за кошелек. Максим Максимыч взял деньги и, стараясь не глядеть на ружье, пододвинул мне ящик с ружьем Лазаро Лазарино.

- Никогда его не любил! - сказал он нарочно брезгливо.

- Уж слишком красиво для охоты настоящей, ломко и прихотливо...

Прощание

Утром я очнулся от пристального взгляда. Вздрогнув, я поднял голову и увидел старуху. Она молча протянула мне красное яблочко.

- Спасибо, что приехали... - сказала старуха. - Нам пишут, а приехать никто не хочет, жалко им себя, в такую даль ехать... А у нас похороны дороги. И тому дай и другому - все деньги, а откуда нам их взять? Это я его уговорила ружье продать... - горячо зашептала она, боязливо оглядываясь.

- Верно! - вдруг раздался голос. - Я бы ни за что не продал!

- Слышали? - сказала старушка и, покачивая головой, побрела в комнаты.

Я живо проглотил яблоко и пошел за занавески. Максим Максимыч сидел у стола и что-то писал. Уви­дев меня, он поставил точку и протянул листок. Я взял и начал читать:

ЛЕБЕДА

"Лебеда " моя, лебедушка, "Лебеда " моя пистонная, Что давно висишь на гвоздике, Точно лента похоронная ? Что замки твои фигурные Потемнели, запылилжя, Что стволы твои зеркальные Топкой ржавчиной покрылися? А бывало, в лето знойное, В зиму, в осень непогодную Ты служила службу верную, Теша удаль благородную. И твои удары гулкие В поле ветром разиосилися, И под меткими зарядами Дупель с вальдшнепом валилися. Не один приятель в зависти Звал тебя "проклятой пушкою", А теперь висишь без дела ты, Бесполезною игрушкою... Знать, у старого хозяина Горем силы падломилися, Примахались руки крепкие, Резвы ноги подкосилися. В душу холодом повеяло, Смяла сердце непогодушка, Оттого и ты заброшена, "Лебеда" моя, лебедушка...

- Неужто это вы написали? - только и мог выговорить я.

Максим Максимыч улыбнулся:

- Возьмите на добрую память о старом охотнике!

Через полчаса я попрощался и вышел. Старик с сестрой стояли на пороге и махали мне вслед. Прошло два месяца, и я получил посылку из городка. В большом, тщательно обшитом парусиной ящике лежало ружье Лебеды и клочок бумаги с крупными, нетвердо написанными буквами:

"Уважаемый товарищ! Максим Максимыч умер. Я его похоронила. Может, ему сейчас легко? Ружье, по последнему желанию покойного, предпосылаю вам. Берегите его - уж очень он его любил, привык и дорожил им. Прощайте, дай вам Бог счастья и здоровья!"