а) КРЯКОВНАЯ УТКА
Мы
выговариваем обыкновенно не кря, а криковный селезень, криковная
утка, что, впрочем, весьма идет к ней, ибо она кричит громче
всех утиных пород. Ее зовут также кряквой и крякушей... Очевидно,
все три названия происходят от слова крякать, вполне выражающего
голос, или крик, утки. По-малороссийски утка называется качка.
Имя тоже очень выразительное: идет ли утка по земле — беспрестанно
покачивается то на ту, то другую сторону; плывет ли по воде
во время ветра — она качается, как лодочка по волнам. По совершенному
сходству в статях и отчасти даже в перьях должно полагать, что
дворовые, или домашние, утки произошли от породы кряковных;
везде можно найти посреди пегих, разнопестрых, белых стай русских
уток некоторых из них, совершенно схожих пером с дикими кряковными
утками и даже селезнями, а различающихся только какими-нибудь
небольшими отступлениями, найдется великое множество; с другими
же дикими породами уток дворовые, или русские, в величине и
перьях сходства имеют гораздо менее.
Это обстоятельство довольно странно. Повидимому, нет никаких
причин, почему бы и другим утиным породам не сделаться домашними,
ручными? — Кряква крупнее всех диких уток. Селезень красив необыкновенно;
голова и половина шеи у него точно из зеленого бархата с золотым
отливом; потом идет кругом шеи белая узенькая лента; начиная
от нее, грудь или зоб темнобагряный; брюхо серо-беловатое с
какими-то узорными и очень красивыми оттенками; в хвосте нижние
перышки белые, короткие и твердые; косички зеленоватые и завиваются
колечками; лапки бледно-красноватые, нос желто-зеленого цвета.
На темных крыльях лежит синевато-вишневая золотистая полоса;
спина темноватого цвета, немного искрасна; над самым хвостом
точно как пучок мягких темнозеленых небольших перьев. Утка вся
пестренькая: по светлокоричневому полю испещрена темными продольными
крапинками; на правильных перьях блестит зеленая, золотистая
полоса, косиц в хвосте нет; лапки такие же красноватые, как
у селезня, а нос обыкновенного рогового цвета. Весною стаи кряков-ных
уток прилетают еще в исходе марта, ранее других утиных пород,
кроме нырков; сначала летят огромными стаями, полетом ровным
и сильным, высоко над землею, покрытою еще тяжелою громадою
снегов, едва начинающих таять. Потом, когда дружная весна быстро,
в одну неделю иногда, переменит печальную картину зимы на веселый
вид весны, когда везде побегут ручьи, образуются лужи и целые
озера воды, разольются реки, стаи кряковных уток летят ниже
и опускаются на места, которые им понравятся. В это время стрелять
их очень трудно, потому что они дики и сторожки и не подпускают
близко ни конного, ни пешего. Скорее убьешь крякву как-нибудь
в лет, особенно поздно вечером, когда стаи летят гораздо ниже
или перелетают с одной лужи на другую. Эта стрельба называется
стойкою на жестах. Места подразумеваются такие, через которые
всегда бывает перелет птицы; но это длится недолго: скоро утки
разобьются на маленькие стайки, попривыкнут, приглядятся и присмиреют.
Тогда можно к ним подъезжать с осторожностью на простой телеге
или охотничьих дрожках, которые не что иное, как укороченные
и прочнее сделанные крестьянские роспуски, или чувашский тарантас
без верха. Для стрельбы надобно употреблять крупную утиную дробь
2-го и 3-го нумеров, а если птица дика, то и гусиную можно пустить
в дело. С подхода в это время стрельбы нет, потому что утки
сидят на открытых местах целыми стаями.
Но весна становится час от часу теплее, и полая вода сливает.
Небольшие стаи кряковных уток окончательно разбиваются на пары,
понимаются (То есть совокупляются.) и делаются смирнее,
особенно потому, что подрастет трава и уткам можно прятаться
в ней. Селезень, сладострастнейший из самцов, не отходит от
утки ни на шаг, не разлучается с ней ни на минуту, ни за что
прежде ее первый не слетит с места. Иногда утка полощется в
какой-нибудь луже или щелочет носом в жидкой грязи, а селезень,
как часовой, стоит на берегу или на кочке; охотник подъезжает
к нему в меру, но утка не видит или не замечает ничего; селезень
пошевеливается, повертывается, покрякивает, как будто подает
ей голос, ибо видит опасность, но утка не обращает внимания;
один он не летит прочь,— и меткий выстрел убивает его наповал.
Утка улетает, не показывая никакого участия к убитому селезню.
Совсем другое бывает, когда охотник как-нибудь убьет утку (хотя
он всегда выбирает селезня): селезень не только будет летать
кругом охотника, не налетая, впрочем, слишком близко, но даже
несколько дней сряду станет колотиться около того места, где
потерял дружку. В это время уже не трудно подъезжать к рассеянным
парам кряковных уток и часто еще удобнее подходить или подкрадываться
из-за чего-нибудь: куста, берега, пригорка, ибо утка, замышляющая
гнездо или начавшая нестись, никогда не садится с селезнем на
открытых местах, а всегда в каком-нибудь овражке, около кустов,
болота, камыша или некошеной травы: ей надобно обмануть селезня,
несмотря на его бдительность; надобно спрятаться, проползти
иногда с полверсты, потом вылететь и на свободе начать свое
великое дело, цель, к которой стремится все живущее. Для достижения
этой цели утка употребляет разные хитрости. Почувствовав во
внутренности своей полноту и тяжесть от множества в разное время
оплодотворенных семян, сделавшихся крошечными желтками, из коих
некоторые значительно увеличились, а крупнейшие даже облеклись
влагою белка и обтянулись мягкою, но крепкою кожицей,— утка
приготовляет себе гнездо в каком-нибудь скрытном месте и потом,
послышав, что одно из яиц уже отвердело и приближается к выходу,
утка всегда близ удобного к побегу места, всего чаще на луже
или озере, присядет на бережок, заложит голову под крыло и притворится
спящею. Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а
утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас
спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности,
несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко
и, облетев стороною, опустится на землю и подползет к своему
уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком,
но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет
дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо,
бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет на некоторое
расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг,
залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась;
опять садится на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Редко случается застать его спящим; по большей части селезень
просыпается во время отсутствия утки, которое иногда продолжается
более часа. Проснувшись, он начинает беспокойно звать свою дружку,
торопливо озираясь и порывисто плавая по озерку или луже; потом
бросится искать ее кругом около берега, но далеко не отходит,
а беспрестанно ворочается посмотреть: не воротилась ли утка,
не плывет ли к нему по воде... что иногда случается. Уто-мясь
своими тщетными поисками, селезень перестает искать утку и начинает
плавать взад и вперед, беспрестанно оглядываясь и покрякивая;
плавает до тех пор, пока в самом деле внезапно, бог знает как,
откуда, воротится его дружка. С яростию бросается он навстречу
беглянке, вцепляется носом в шею, вскакивает ей на спину и в
ту же минуту, тут же на воде, совокупляется с нею... Едва успеет
утка, измятая любовными ласками, оправиться, отряхнуться, выйти
на берег, как новый припадок сладострастия нападает на селезня,
он вновь совокупляется со своею супругой, и это повторяется
несколько раз в продолжение одного часа. Если селезень, находясь
при утке, увидит другого селезня, летящего к ним, то сейчас
бросается навстречу и непременно его прогонит, как имеющий более
прав и причин храбро сражаться. Если к летящей паре пристанет
холостой селезень, не нашедший себе еще дружки, то непременно
последует драка с законным супругом на воздухе, сопровождаемая
особенным коротким живым криком, хорошо знакомым охотнику. Вид
бывает живописный: оба селезня перпендикулярно повиснут в воздухе,
схватив друг друга за шеи, проворно и сильно махая крыльями,
чтоб не опуститься на землю, и, несмотря на все усилия, беспрестанно
опускаясь книзу. Победа также, сколько . я замечал, оставалась
всегда на стороне правого. Иногда утка, чтобы усыпить селезня,
употребляет особенного рода ласку: она тихо и долго щекочет
носом его шею и спину. Вот почему народ по применению к себе
думает, а за ним повторяют охотники, что селезень любит искаться
в голове. Иногда утка находит средство уйти и от неспящего селезня:
стоит ему только повнимательнее заняться своим аппетитом или
позазеваться на что-нибудь — с неимоверным проворством утка
пропадает из глаз. Но не всегда бывают удачны ее побеги. Случается,
что селезень приметит и отгадает ее намерение, и кинется за
ней в погоню в ту самую минуту, как она юркнет в траву или камыш,
настигнет, ухватит носом за шею, вытащит ее на воду и долго
таскает и щиплет так, что перья летят. Вслед за побоями и наказанием
немедленно следуют горячие супружеские ласки. Между тем природа
достигает своей цели, утка наносит полное гнездо яиц. окончательно
скрывается от селезня и садится высиживать их. Яиц бывает до
двенадцати; они совершенно похожи на яйца русских уток, кроме
какого-то неопределенного, бледного, самого тонкого, желтовато-зеленоватого
цвета. Утка сидит на гнезде, почти с него не слезая; один раз
только в сутки сойдет она, чтобы похватать поблизости какой-нибудь
пищи, и в продолжение трехнедельного сиденья чрезвычайно исхудает.
Наконец, вылупляются утята, покрытые сизо-желтоватым пухом.
Если яиц много, то почти всегда бывает один или два болтуна:
так называется яйцо, в котором не образовался утенок и в котором
оттого, что оно до половины пусто, болтается, когда его потрясешь.
Болтуны, вероятно, случаются оттого, что во множестве яиц не
все могут быть одинаково прогреты теплотою тела утиной наседки:
если яиц не более восьми или девяти, то болтунов не бывает.
Через несколько часов после вылупления утят уже нет в гнезде:
мать увела их на тихую воду пруда, озера или залива с камышами.
Она бережно перенесла утят во рту через такие места, где пройти
им трудно: это видали многие охотники и я сам. Между тем селезни,
покинутые своими утками, долго держатся около тех луж и озерков,
где потеряли своих дружек. Многих из них перебьют охотники,
что даже полезно для свободного вывода утят. Стоит только увидеть
селезня или заслышать его призывное, впрочем весьма тихое, покрякиванье,—
добыча верная: он непременно подпустит стрелка в меру или как-нибудь
налетит на него, кружась около одного и того же места.— Наконец,
для селезней наступает время линьки, и они также скрываются
в крепкие места, в те же камышистые пруды и озера, что продолжается
с половины июня почти до исхода июля. В это время только холостые
утки, еще не начинавшие линять, изредка попадаются охотникам,
и стрельба утиная почти прекращается, если не считать маток,
убиваемых от яиц и детей. Но зато в это же время ловят множество
утят и утиную подлинь приученными к тому собаками; даже загоняют
их в обыкновенные рыболовные сети.
Утка — самая горячая мать. Когда собака или человек спугнет
ее с гнезда, для чего надобно почти наступить на него, то она
притворяется какою-то хворою или неумеющею летать: трясется
на одном месте, беспрестанно падает, так что, кажется, стоит
только погнаться, чтобы ее поймать. Редкая собака не поддается
обману и не погонится за ней; обыкновенно утка уводит собаку
за версту и более, но охотнику хорошо известно, что значат такие
проделки, и, несмотря на то, он часто по непростительной жадности,
позабыв о том, что утка летит так плохо от яиц, то есть от гнезда,
что с нею гибнет целая выводка, сейчас ее убивает, если не помешает
близкое преследованье собаки, у которой иногда она висит над
рылом, как говорится. Впрочем, утка, отведя собаку в сторону,
скоро воротится назад, налетит на охотника и все же будет убита.
Еще большую горячность показывает утка к своим утятам: если
как-нибудь застанет ее человек плавающую с своею выводкой на
открытой воде, то утята с жалобным писком, как будто приподнявшись
над водою,— точно бегут по ней,— бросаются стремглав к ближайшему
камышу и проворно прячутся в нем, даже ныряют, если пространство
велико, а матка, шлепая по воде крыльями и оглашая воздух особенным,
тревожным криком, начнет кружиться пред человеком, привлекая
все его внимание на себя и отводя в противоположную сторону
от детей. Если утка скрывается с утятами в отдельном камыше
или береговой траве и охотник с собакой подойдет к ней так близко,
что уйти некуда и некогда, утка выскакивает или вылетает, смотря
по расстоянию, также на открытую воду и производит тот же маневр:
ружейный выстрел прекращает тревогу и убивает матку наповал.
Это делает каждый охотник без всякого сожаления, потому что
бойкие утята, как бы ни были малы, выкормятся и вырастут кое-как
без матери; иногда сироты пристают к другой выводке, и мне случалось
видать матку, за которою плавали двадцать утят, и притом разных
возрастов. Утка иногда кладет яйца и выводит детей, что, впрочем,
большая редкость, в дупле дерева и в старом вороньем или сорочьем
гнезде. Трудно отгадать, какая крайность может принудить ее
к такому необыкновенному поступку, в противность естественному
порядку, соблюдаемому всеми утиными породами. Одного такого
случая я был самовидцем, а о другом рассказывал достоверный
охотник. Я помню также, что один раз кряковная или серая утка
нанесла яиц на гумне, в хлебной клади.
Вообще утка — самая прожорливая птица. Она ест с утра до поздней
ночи, ест все что ни попало: щиплет растущую по берегам молодую
гусиную травку, жрет немилосердно водяной мох или шелк, зелень,
цвет и все водяные растения, жадно глотает мелкую рыбешку, рачат,
лягушат и всяких водяных, воздушных и земляных насекомых; за
недостатком же всего этого набивает полон зоб тиной и жидкою
грязью и производит эту операцию несколько раз в день. Дворовые
же утки охотно едят и всякую мясную пищу. Такому постоянному
аппетиту отвечает и пищеваренье: с неимоверной скоростью изнывает
и разлагается в ее зобе всякая пища. Очевидно, что пищеварительный
сок у нее должен быть очень остр и горяч. Утка беспрестанно
испражняется, и помет ее еще горячее гусиного.
Но вот уже август. Все старые кряковные утки и даже матки, линяющие
позднее, успели перелинять, только селезни перебрались не совсем
и совершенно вы-цветут не ближе сентября, что, впрочем, не мешает
им бойко и далеко летать; все утиные выводки поднялись; молодые
несколько меньше старых, светлее пером и все — серые, все —
утки; только при ближайшем рассмотрении вы отличите селезней:
под серыми перьями на шее и голове уже идут глянцевитые зеленые,
мягкие, как бархат, а на зобу — темнобагряные перышки; не выбились
наружу, но уже торчат еще не согнутые, а прямые, острые, как
шилья, темные косицы, в хвосте. В половине сентября и молодые
селезни, вместе с старыми, явятся в настоящем виде, в полной
красе и.бле-ске своих разноцветных перьев. В продолжение августа
идет самая изобильная, добычная стрельба уток: молодые еще смирны,
глупы, как выражаются охотники, и близко подпускают с подъезда.
Ловко также стрелять их в лет, поднимающихся с небольших речек,
по берегам которых ходят охотники, осторожно высматривая впереди
по изгибистым коленам реки, не плывут ли где-ни-. будь утки,
потому что в таком случае надобно спрятаться от них за кусты
или отдалиться от берега, чтоб они, увидев человека, не поднялись
слишком далеко, надобно забежать вперед и подождать, пока они
выплывут прямо на охотника; шумно, столбом поднимаются утки,
если берега речки круты и они испуганы нечаянным появлением
стрелка; легко и весело спускать их сверху вниз в разных живописных
положениях. Добрая собака, особенно водолаз или пудель, тут
очень нужна; она не допустит пропасть ни одной утке, даже легко
пораненной в крыло или упавшей на отлет далеко на другой стороне
реки, иногда посреди густой и болотистой уремы. В сентябре эта
охота еще приятнее, потому что утки разжиреют и селезни выцветут;
казалось бы, все равно, а спросите любого охотника, и он скажет
вам, что убить птицу во всей красоте ее перьев, в поре и сытую
— гораздо веселее.
Хотя утка слишком обыкновенная, а потому и не очень завидная
дичь, но осеннюю стрельбу ее я вспоминаю с большим удовольствием.
Притом это первая птица, с которою знакомишься, начиная стрелять,
от которой некогда сильно билось молодое сердце страстного охотника,
а впечатления детства остаются навсегда. Породы уток так разнообразны
величиной и перьями, селезни некоторых пород так красивы, и
осенью все они так бывают жирны, что я и не в молодых летах
очень любил ходить за ними по реке рано утром, когда мороз сгонял
утиные стаи с грязных берегов пруда, даже с мелких разливов,
и заставлял их разбиваться врозь и рассаживаться по извилинам
реки Бугуруслана. Богатую добычу нередко привозил я домой: десятка
по полтора и более таких уток, что и трех в ягдташ не упрячешь.
Подстреленная утка воровата, говорят охотники, и это правда,
она умеет мастерски прятаться даже на чистой и открытой воде:
если только достанет сил, то она сейчас нырнет и, проплыв под
водою сажен пятнадцать, иногда и двадцать, вынырнет, или, лучше
сказать, выставит только один нос и часть головы наружу и прильнет
плотно к берегу, так что нет возможности разглядеть ее. Если
же берега травянисты, то без хорошей собаки ни за что не найдешь
подстреленной утки: она вылезет на берег и пропадет. Посреди
чистой воды, когда берега голы и круты, она выставит один нос
для свободного дыханья и, погруженная всем остальным телом в
воду, уплывет по течению реки, так что и не заметишь. Но от
доброй собаки трудно ей отделаться: она не даст ей уползти на
берег, а внимательный и опытный охотник, зная по направлению
утиной головы, где должна вынырнуть утка, подстережет появление
ее носа и метким выстрелом, после мгновенного прицела, раздробит
полусокрытую в воде ее голову. Хотя утки всегда едят очень много,
о чем я уже говорил, но никогда они так не обжираются, как в
продолжение августа, потому что и молодые и старые, только что
перелинявшие, тощи и жадны к еде, как выздоравливающие после
болезни. В августе к обыкновенному их корму прибавляется самая
питательная и лакомая пища — хлеб. Если хлебное поле близко
от пруда или озера, где подрастали молодые и растили новые перья
старые утки, то они начнут посещать хлеба сначала по земле и
проложат к ним широкие тропы, а потом станут летать стаями.
Беда хозяевам близких загонов гречи, проса, гороха и овсов!
Утки, так же как и гуси, более любят хлебные зерна без оси,
но за неименьем их кушают и с осью, даже растеребливают ржаные
снопы; по уборке же их в гумна утиные стаи летают попрежнему
в хлебные поля по утренним и вечерним зорям, подбирая насоренные
на земле зерна и колосья, и продолжают свои посещения до отлета,
который иногда бывает в ноябре. В это время, кроме всех других
способов, можно их стрелять на перелете: отправляющихся в поля
и возвращающихся с полей.
В октябре утки сваливаются в большие стаи, и в это время добывать
их уже становится трудно. День они проводят на больших прудах
и озерах. Нередко вода бывает покрыта ими в настоящем смысле
этого слова. Мне пришли на память стихи из послания одного молодого
охотника, которые довольно верно изображают эту картину:
Пруды, озера уток полны:
Одев живой их пеленой,
Они вздымаются, как волны.
Под ними скрытою волной.
К такой огромной стае, сидящей
всегда на открытой поверхности воды или на голых и пологих берегах,
ни подъехать, ни подойти, ни подкрасться невозможно. На небольшую
речку утки, по многочисленности своей, уже не садятся, как бывало
прежде, и я употреблял с пользою, даже в продолжение всего октября,
следующее средство: я сбивал с широких прудов утиные стаи ружейными
выстрелами и не давал им садиться, когда они, сделав несколько
кругов, опускались опять на середину пруда. Утки улетали вверх
или вниз по реке, но по привычке к своему обыкновенному местопребыванию
и не желая от него отдалиться, принуждены были разбиваться на
мелкие стаи и рассаживаться кое-как по реке. Я оставлял охотника
на пруду, который от времени
до времени стрелял по возвращающимся станицам уток. Разумеется,
выстрелы были безвредны, но они заставляли утиные стайки садиться
по речным изгибам. Сам же я отправлялся пешком по берегу реки,
шел без всякого шума, выказываясь только в тех местах, где по
положению речных извилин должны были сидеть утки. Нередко удавалось
мне добывать до десятка крупных и жирных крякуш, по большей
части селезней, потому что, имея возможность выбирать, всегда
ударишь по селезню; только советую в подобных случаях не горячиться,
то есть не стрелять в тех уток, которые поднялись далеко. Разбившиеся
утиные стаи расплывутся по всей реке, и потому поднявшиеся утки
не улетят очень далеко, а только пересядут к передним, которые
находятся от охотника подальше. Дробь надобно употреблять сообразно
дальности или близости подъема уток от 3-го до 5-го нумера включительно;
чем дальше, тем дробь нужна крупнее. Я всегда употреблял мелкую,
утиную нумер 4. Впрочем, успех такой стрельбы зависит от местности.
Во-первых, надобно, чтобы поблизости не было больших прудов
и озер и чтоб утиным стаям некуда было перемещаться, не разбиваясь;
во-вторых, чтобы река текла не в пологих берегах и чтобы по
ней росли кусты, без чего охотник будет виден издалека и утки
никогда не подпустят его в меру.
Кряковных уток стреляют также на подманку, особенно селезней,
когда утки начнут прятаться от них: тут они горячо летят на
поддельный крик утки. Стреляют их также с прилета весной на
дикую или русскую ученую утку, похожую пером на диких. Для этого
надевают на утку хомутик и привязывают ее на снурке к колышку,
с кружком для отдыха посреди какой-нибудь лужи, и не в дальнем
расстоянии ставят шалаш, в котором сидит охотник. Утка, от скуки
по природе своей кричит во все горло без умолку, а дикие селезни
и даже утки садятся около нее на воду под самое ружейное дуло
охотника. Я такой стрельбы терпеть не могу. При сей верной оказии
ловят селезней и сильями, или, лучше сказать, веревочкой с сильями,
которую расставляют на колышках около приманной утки. Ловят
или по крайней мере ловили прежде уток в Оренбургской губернии
перевесами, точно как и гусей, потому что у них также всегда
бывает одна и та же воздушная дорога в поля. Травят уток ястребами
и соколами: первая охота пустая и даже малодобычливая, но охота
с соколами, которая, кажется, совершенно перевелась в России,—
великолепнейшая из всех охот. Башкирцы в Оренбургской губернии
и теперь еще держат соколов, но дурно выношенных, не приученных
брать верх так высоко, чтоб глаз человеческий едва мог их видеть,
и падать оттуда с быстротою молнии на добычу. Башкирские соколы
поважены почти в угон ловить уток.
Мясо кряковных уток довольно сухо и черство, когда они тощи,
что бывает в июне и в июле, но всегда питательно. Мясо молодых
утят очень мягко, и многие находят его очень вкусным, особенно
зажаренное в сметане на сковороде; но мне оно не нравится. Вот
осенние жирные кряквы, преимущественно прошлогодней выводки,
имеют отличный вкус: они мягки, сочны, отзываются дичиной, и
никогда откормленная, дворовая утка с дикою не сравнится. Должно
признаться, что все утиные породы, без исключения, по временам
пахнут рыбой: это происходит от изобилия мелкой рыбешки в тех
водах, на которых живут утки; рыбешкой этою они принуждены питаться
иногда по недостатку другого корма, но мясо кряквы почти никогда
не отзывается рыбой.
Я довольно подробно говорил о кряковных утках. Теперь, описывая
другие утиные породы, я стану говорить только об их исключительных
особенностях. Нравы всех уток-нерыбалок, образ жизни и пища
так сходны между собою почти во всем, что мне пришлось бы повторять
одно и то же.
