От Ингура до посёлка Баунт летели на кукурузнике. Вертолёту требовался осмотр. В посёлок Баунт вылетели ранним утром. Николай Бекетов как-то договорился с пилотом лететь не напрямую, а через условный исток Витима, хотя, по первости, тот и отнекивался, ссылаясь на полётное задание.

С высоты хрошо просматривался Яблоновый хребет и Витимское плоскогорье до самого Икатского хребта. Там, на его восточных склонах рождается Витим. А рождение всегда таинство, не терпящее сторонних глаз.

Под Усть-Каренгой и Ингуром мы провели по два дня. На крупного зверя не охотились. Объектом нашего внимания в эту пору были пернатые. Как правило мы брали две зари, стоя на перелётах, а в течение дня упоённо бродили по мелководьям озёр.

Под наши выстрелы попадали кряквы, широконоски, свиязи и серые утки. Встречались стайки чирков-свистунков, шилохвости и каменушки. Косяки гусей, чаще гуменники и серые, чертили небо, но летели с больших водоёмов и туда же возвращались.

Они пришли в Даурскую землю, как называлось до XVII века русское, Забайкалье, кажется, от времён Чингисхана, и извеку кочуя по лесам Восточно-Сибирских нагорий, духовно и сегодня мало чем отличаются от своих пращуров.

Мы летели в направлении Усть-Каренги над руслом Витима, но получили радио совершить посадку в Бамбуйке, чтобы забрать доктора, фельдшера и медикаменты. Где-то после соединения Ципы с Витимом стойбище орочен. У них дезинтерия. Это кочевое монгольское племя столетиями находило способы избавляться от хворей, используя врачующие силы природы.

Она явилась без приглашенья и ушла не попрощавшись. Среди ночи взъярилась Чара. Бросалась на дверь, царапая её и заходясь до хрипоты. Происходило это, когда мы, покинув солонец, возвращались к кордону. Рассвет догнал нас на подходе к лагерю. Выбежавшая навстречу лайка вертелась у ног хозяина и взлаивала, будто хотела рассказать пренеприятную историю.

У входа в зимовье стоял растрёпанный ото сна Дмитрий и ругался. Валентин что-то высматривал у ближайшей к сеням сосны. На её нижнем суку болтался обрывок верёвки – остатки кукана.

Мы выступили сразу после короткого сбора, прихватив карабины, патроны, фонари, тёплую одежду.

Конец августа на Витимском плоскогорье ещё тёплый. Но в ночи температура опускается и высидеть в схроне до восхода солнца без движений и тёплых вещей бывает тяжко. А когда надо, стылыми, закостеневшими руками, разве стрельнёшь?

Гнус и всякая кровососущая нечисть, безумствовавшая днём, с предвечерним ветерком немного поубавила свои вампирские страсти, но полностью не исчезла, заставив нас надеть противомоскитные сетки.

На старом кордоне с нами егерь Саша Пыргэ. Он эвенк. Эвенки -- прирождённые охотники. Ещё Чара. Базальт остался с «начальником» -- так Саша называет Бекетова. Николай, улетая в Мую, сказал, чтобы мы во всём слушались егеря – он всё знает и умеет. Нас обещал забрать дня через три-четыре, смотря по делам.

Саше около пятидесяти, но все зовут его по имени, даже пацаны в стойбище оленеводов, затерявшемся где-то у Ванавары по правому берегу Нижней Тунгуски, откуда он родом. По-иному у них не принято.

Уже вторую неделю длилось путешествие и так не хотелось, чтобы оно кончалось. Удача, улыбнувшаяся нам, выпадает не часто. Побывать в Забайкалье и на Витиме мы собирались давно, а рассказы друзей уже посетивших места далекого Берендеева царства только подогревали. Они прошли сплавом без малого 1000 км от Ингура до Бодайбо, преодолев протяженный Парамский порог, множество тяжелейших шиверов и прижимов, в том числе Чёртову заездку, Янгудскую скалу, Венчальное улово и, в завершение, Делюн-Оронский порог.

«Аннушку» зашатало. С крыла на крыло. Потом протянуло фигурою «Лиссажу» и брякнуло в воздушную яму межгольцовых потоков. В консервной банке «кукурузника», именуемой салоном, ойкнули. Незакреплённый тяжеленный рюкзак геолога, видать с образцами породы, громыхнув по днищу, грузно врезался в борт.

Будто кто-то невидимый резко рванул дверцу самолёта, и тотчас же в его чреве загудело. Тряска усилилась. Перепуганные женщины, хватаясь за что придётся, закричали. Сидевшие у пилотского отсека забарабанили в переборку.

Он прекрасен и дик, как мустанг, не знающий власти шпор и хлыста. Он таинствен и коварен, словно действо камлающего шамана. Он стихия и песня…Это Витим! Угрюм-река, впитавшая в себя величие Лены, дремотность Нижней Тунгуски и его, самого Витима, неукротимое буйство.

Будто гудят берега реки голосами золотопромышленников и стоном ссыльнопереселенцев.

Бродит окрест зверье, небо режет всякая птица, а в омутах и стремнинах полно хариусов, ленков, тайменей и сигов… Это Витим!..

Днём от переправ слышалась стрельба, и Фёдор сказал, что больше задерживаться не может. К вечеру затрещала радиостанция. На связь вышел Сибирцев и сообщал, что севернее возвышенности Камень Хэрбэй крупное скопление оленя, двигающегося от Таймырского заповедника. Но основные стада кочуют вдоль Пясины между Янгодой и Дудыптой. Информация совпадала с разведкой охотоведа, переданной вчера. Из сводки было ясно, что бригады на Кыстыкмахе, Чопке и Аваме начали массовый отстрел и уже запрашивали вертолёт для отгрузки продукции. Без оглядки нам пришлось включиться в общую работу.